Потом она становилась все тише, тише, дыхание
делалось ровнее… Она примолкла. Он думал, не заснула ли она, и боялся шевельнуться.
Потому ли, что земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат
сделался ровнее. Сильные ветры остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С), днем немного повышалась, но к вечеру опять падала до — 25°С.
Глаза старого рыбака были закрыты; он не спал, однако ж, морщинки, которые то набегали, то сглаживались на высоком лбу его, движение губ и бровей, ускоренное дыхание ясно свидетельствовали присутствие мысли; в душе его должна была происходить сильная борьба. Мало-помалу лицо его успокоилось; дыхание
сделалось ровнее; он точно заснул. По прошествии некоторого времени с печки снова послышался его голос. Глеб подозвал жену и сказал, чтобы его перенесли на лавку к окну.
Неточные совпадения
— Что мне
делается; живу, как старый кот на печке. Только вот ноги проклятые не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по
ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
И
сделалась я «героинею дня».
Не только артисты, поэты —
Вся двинулась знатная наша родня;
Парадные, цугом кареты
Гремели; напудрив свои парики,
Потемкину
ровня по летам,
Явились былые тузы-старики
С отменно учтивым приветом;
Старушки, статс-дамы былого двора,
В объятья меня заключали:
«Какое геройство!.. Какая пора!..» —
И в такт головами качали.
Вихров больше и говорить с ним не стал, видя, что какого-нибудь совета полезного от него получить не было возможности; чем более они потом начали приближаться к месту их назначения, тем лесистее
делались окрестности; селений было почти не видать, а все пошли какие-то
ровные поляны, кругом коих по всему горизонту шел лес, а сверху виднелось небо.
Он точно созрел,
сделался старше и серьезнее за последние дни и сам замечал это по тому грустному и
ровному спокойствию, с которым он теперь относился к людям и явлениям.
Гаврила пил и дошел наконец до того, что у него в глазах все стало колебаться
ровными, волнообразными движениями. Это было неприятно, и от этого тошнило. Лицо у него
сделалось глупо восторженное. Пытаясь сказать что-нибудь, он смешно шлепал губами и мычал, Челкаш, пристально поглядывая на него, точно вспоминал что-то, крутил свои усы и все улыбался хмуро.
Чугунова. Константин подаст, я тебе не приказывала. Что, мать Мелания, а? Делается-то — что? Гляди-ко ты: нотарусы да адвокаты купечеству смирненько служили, а теперь даже и не в
ровни лезут, а командовать хотят нашим-то сословием, а? Воеводами себя объявляют… Что молчишь? Ты у нас бойкая была, ты — умная, хозяйственная… Не чужая нам плоть-кость…